О «ГЕРОЕ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»

1. Особенности фабулы и литературная композиция.

Первоначально нужно рассказать о том, что такое фабула и чем она отличается от сюжета. Сюжет (слово происходит от французского sujet - «предмет» - и было впервые применено Николя Буало в поэме «Поэтическое искусство» 1674 года, после чего изменило свой смысл) - это события художественного произведения в их хронологической последовательности (как если бы они происходили в реальной жизни). Фабула (от латинского fabula – «рассказ») – это те же события в таком порядке, в котором они изложены автором или авторами произведения.

Началом сюжета «Мертвых душ» Н. В. Гоголя является предыдущая жизнь Чичикова и возникшая у того мысль покупать умерших крестьян, но об этом рассказывается в последней главе первого тома, то есть в конце фабулы (несмотря на сожженный Гоголем второй том и планы написать третий, первый вполне может рассматриваться как законченное произведение).  В повести А. С. Пушкина «Дубровский» француз-учитель появляется в восьмой главе, а в одиннадцатой описывается покупка главным героем бумаг у Дефоржа и произошедшая подмена. Можно привести и другие примеры несоответствия сюжета и фабулы, но никто вплоть до XX века так свободно не обращался и с тем, и с другим, как М. Ю. Лермонтов в своем романе «Герой нашего времени».

Не случайно А. М. Левидов, автор фундаментальной работы «Диалектический метод изучения литературного произведения (Руководство к чтению художественной литературы)», изданной в сокращенном варианте под названием «Автор – образ – читатель», в главе «Сюжет и фабула» наиболее подробно коснулся именно романа Лермонтова. Фабула, как уже говорилось, - это события в том порядке, в каком они изложены в произведении. Сюжет (хронологическая последовательность), как указал С. Н. Дурылин, был иным: «1) по пути из Петербурга на Кавказ Печорин останавливается в Тамани («Тамань»), 2) после участия в военной экспедиции едет на воды и живет в Пятигорске и Кисловодске, где на дуэли убивает Грушницкого («Княжна Мери»), 3) за это Печорина высылают в глухую крепость под начальство Максима Максимыча («Бэла»), 4) из крепости Печорин на две недели отлучаются в казачью станицу, где встречается с Вуличем («Фаталист»), 5) через пять лет после этого Печорин, опять поживший в Петербурге и вышедший в отставку, появляется, проездом в Персию, во Владикавказе, где встречается с автором и с Максимом Максимычем («Максим Максимыч»), 6) возвращаясь из Персии, Печорин умирает («Предисловие» к «Журналу Печорина»)»[1]. Если условно определить фабульную последовательность частей (присоединив к ним предисловие к «Журналу Печорина») как 123456, то сюжетная выглядит как 451623.

Даже в конце XIX века, когда Л. Н. Толстой начал «Воскресение» с вызова арестантки на судебную сессию, это была предельная возможность нарушения хронологического порядка сюжетных событий. Только в XX веке, как уже говорилось выше, возникло такое несоответствие сюжета и фабулы (не только в литературе, но и в театре, в кинематографе), которое Лермонтов позволил себе в 1839 году.

Каждая из частей «Героя нашего времени» (за исключением «Максима Максимыча») может читаться как отдельное произведение, и первоначально они именно так печатались в журнале «Отечественные записки» (кроме «Княжны Мери»). Но это не означает, что у Лермонтова получился сборник рассказов и повестей о Печорине (хотя, издавая «Фаталиста» - № 11, 1839, - редакция журнала и сделала примечание: «С особенным удовольствием пользуемся случаем известить, что М. Ю. Лермонтов в непродолжительном времени издает собрание своих повестей и напечатанных, и ненапечатанных»[2]). В. Г. Белинский писал о «Бэле», первой части романа и первой части, опубликованной в «Отечественных записках», что  она, «заключая в себе интерес отдельной и законченной повести, в то же время была только отрывком из большого сочинения…»[3]. Б. М. Эйхенбаум сделал киносравнение: «…движение от общего плана к крупному»[4] , А. Левидов верно отметил, что «автор идет по пути психологической трактовки центрального персонажа»[5]. Главной частью является самая большая по размеру, «Княжна Мери», где раскрывается душевная жизнь Печорина и где происходит кульминация романа – дуэль с Грушницким. Печорин предстает перед нами как истинный герой, который, рискуя жизнью, защищает и свою честь, и честь княжны, до последнего момента не хочет убивать Грушницкого.

2. Печорин и Онегин.    

В. Белинский в своей статье о романе Лермонтова утверждал, что Печорин - «это Онегин нашего времени, герой нашего времени. Несходство их между собою гораздо меньше расстояния между Онегой и Печорой», и тут же сам противоречил себе, заявляя, что Онегин «является в романе человеком, которого убили воспитание и светская жизнь, которому все приелось, все прилюбилось… Не таков Печорин. Этот человек не равнодушно, не апатически несет свое страдание: бешено гоняется он за жизнью, ища ее повсюду; горько он обвиняет себя в своих заблуждениях»[6]. Белинский считал, что «со стороны формы изображение Печорина не совсем художественно», видя причину «этого не в недостатке таланта автора, а в том, что изображаемый характер, как мы уже слегка и намекнули, так близок к нему, что он не в силах был отделиться от него и объектировать его»; тут же, почти испуганно, критик добавил: «Мы убеждены, что никто не может видеть в словах наших желание выставить роман г. Лермонтова автобиографиею»[7]. В письме к В. П. Боткину Белинский гораздо откровеннее высказывался о Лермонтове и его герое: «Печорин – это он сам, как есть»[8].

Конфликт между Печориным и Грушницким начинается так же, как между Онегиным и Ленским. Детали совпадают с поразительной точностью – Грушницкий (как и Ленский) узнает, что княжна (как и Ольга) не может танцевать мазурку с ним, потому что обещала танцевать ее с Печориным. Такие параллели Лермонтов мог, конечно, ввести только сознательно. Но Грушницкий – вовсе не Ленский, а княжна Мери – не Ольга.

Дуэли же происходят совершенно по-разному. Ленский посылает Онегину картель (письменный вызов), тогда как Грушницкий распускает о Печорине и княжне порочащие обоих сплетни, получив в итоге устный вызов (и отвергнув предложение отказаться от клеветы). Онегин, видимо, стремясь сорвать дуэль, приводит в качестве секунданта своего слугу, француза Гильо, но секундант Ленского Зарецкий, «в дуэлях классик и педант»[9], принимает, закусив губу, это нарушение правил (скучавшего в своем поместье поклонника дуэлей, судя по всему, могло остановить только очень грубое нарушение). Онегин убивает своего друга, и строка «Идет Онегин с извиненьем»[10] приобретает скорбную иронию (он шел не с извиненьем Ленскому, явно боясь, что Зарецкий посчитает его трусом – «Но дико светская вражда / Боится ложного стыда»[11], - а с извиненьем в опоздании).

Печорин же стоит на краю узкой горной площадки, зная о подозрениях доктора Вернера (которые потом подтвердились), что Грушницкий вместе с капитаном задумали убийство безоружного, собираясь потом свалить всё на черкесов. Он решил попросить доктора зарядить свой пистолет только перед собственным выстрелом, решил испытать Грушницкого и, как уже говорилось выше, рисковал своей жизнью. Хотя Грушницкий сначала целился Печорину в лоб, затем сказал, что не может стрелять, но, обвиненный капитаном в трусости, выстрелил в ногу и оцарапал колено, даже ненамного более сильная рана стала бы для Печорина смертельной, поскольку он сорвался бы с утеса. И попросив доктора зарядить свой пистолет, и уже после этого он ведет себя благородно, продолжая предлагать Грушницкому отказаться от клеветы. Печорин говорит: «Тебе не удалось меня подурачить…» (хотя вполне мог сказать: «Тебе не удалось меня подло убить»), добавляет: «…вспомни – мы были когда-то друзьями…»[12], что противоречит его же словам о Вернере: «Мы… сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен…»[13]. Услышав в ответ смертельные угрозы, Печорин оказывается вынужден убить Грушницкого.

Не только в кульминационной сцене дуэли, но в ней больше всего Печорин был, как писал А. А. Григорьев (с оговоркой «едва ли не» и все-таки отказываясь от своих предыдущих оценок лермонтовского героя), «один из наших органических типов героического», «он способен был бы умирать с холодным спокойствием…»[14].

Итак, от мысли о небольшом несходстве образов Онегина и Печорина следует отказаться – несходство, наоборот, очень большое. Зачем же Лермонтов практически скопировал у Пушкина начало приведшего к дуэли конфликта, а затем пошел совершенно другим путем? Зачем он дал своему герою фамилию, происходящую от такой же северной, как и Онега, реки? Не означает ли это противопоставление Печорина Онегину - естественно, в пользу первого? В поэзии Лермонтова вообще есть иногда предельно ясные противоречия Пушкину (например, Пушкин писал в 1826 году: «…Гляжу вперед я без боязни»[15], а Лермонтов в 1837 году: «Гляжу я в будущность с боязнью…»[16]; существуют и другие подобные примеры). Это не показывает, конечно, что Лермонтов разочаровался в Пушкине. Просто когда-то А. С. Пушкин оказал на юного Лермонтова очень сильное влияние, уступающее лишь влиянию Джорджа Гордона Байрона. Но сложившийся поэт и прозаик Лермонтов шел уже по другой, отличающейся от пушкинской, дороге.

3. Печорин и Лермонтов.

«Герой нашего времени» - это, конечно не автобиография Лермонтова (хотя бы потому, что она не написана от первого лица, не рассказывает только о событиях из его жизни и из жизни близких, либо просто знакомых ему людей). Термин «полуавтобиографический роман» впервые употребил Джек Лондон применительно к своей книге «Мартин Иден» (1909), но это не означает, что им нельзя определять более ранние произведения – термин относят, например, к роману Александра Дюма-сына «Дама с камелиями», изданному через восемь лет после «Героя нашего времени». Полуавтобиографическим романом вполне можно назвать и «Герой нашего времени» (хотя первопроходцем Лермонтов здесь не был – первым таким романом, вероятно, являются «Страдания юного Вертера» Иоганна Вольфганга Гете); перекличек с личными биографическими моментами в жизни Печорина много – они заслуживают отдельного исследования. Б. Эйхенбаум писал: «…некоторые факты биографии Печорина совпадают с биографией самого Лермонтова…»[17] .

Как же тогда быть с предисловием Лермонтова ко второму изданию его романа? В. В. Набоков справедливо заметил: «Ед­ва ли нам сто­ит при­нимать всерь­ез, как это де­ла­ют мно­гие рус­ские ком­мента­торы, сло­ва Лер­монто­ва, ут­вер­жда­юще­го в сво­ем «Пре­дис­ло­вии» (ко­торое са­мо по се­бе есть ис­кусная мис­ти­фика­ция), буд­то пор­трет Пе­чори­на «сос­тавлен из по­роков все­го на­шего по­коле­ния»[18]. В черновом варианте романа Лермонтов написал: «…я только переменил одно: поставил … Печорин вместо его настоящей фамилии … за что, конечно, он сам на меня сердиться не будет»[19], затем отказавшись от этого очень прозрачного намека. Причиной мистификации явно стало то, что «иные очень тонко замечали … сочинитель нарисовал свой портрет и портреты своих знакомых…»[20]. Лермонтов делал вид, что это абсолютно не так. Между тем, добавленное предисловие противоречит концовке сохранившегося и во втором издании предисловия к «Журналу Печорина»: «Может быть, некоторые читатели захотят узнать мое мнение о характере Печорина? – Мой ответ – заглавие этой книги. «Да это злая ирония!» - скажут они. – Не знаю»[21].

Сейчас, когда, наверное, все, кто любит роман, любят и Печорина, может показаться странным, что многим из первых читателей главный герой мог показаться безнравственным. Но вряд ли это удивило Лермонтова. Когда, как пересказывалось выше, Печорин, показав свою храбрость, просто безупречно вел себя во время дуэли с Грушницким, потом доктор Вернер не протянул ему руку, и это вызвало у главного героя такие мысли: «Вот люди! Все они таковы, знают заранее все дурные стороны поступка, помогают, советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, - а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием от того, кто имел смелость взять на себя всю долю ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!..»[22].

Важно знать, что на название романа Лермонтова (а в чем-то и на сам роман) оказала влияние «Исповедь сына века» (1836) Альфреда де Мюссе. В то время использование в названии книги слова «исповедь» продолжало вызывать ассоциации с «Исповедью» Жан-Жака Руссо, произведении автобиографическом и настолько откровенном, что автор не решился издать его при жизни. «Исповедь» Руссо упомянута в предисловии к «Журналу Печорина». Судя по всему, Лермонтов позволял себе делать от лица Печорина откровенные заявления, которые не стал бы делать от своего имени. К ним, скорее всего, относятся слова «…из двух друзей один всегда раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд утомительный…»[23]. Поскольку эти слова связаны с установлением приятельских отношений Печорина и Вернера, финалом этих отношений Лермонтов подтвердил правоту слов главного героя (своих слов?). Могут, конечно, возразить, что достаточное количество людей называют друзьями Лермонтова. Этого почетного звания удостоился бы, скорее всего, и Николай Мартынов, если бы их многолетние приятельские отношения так трагически не закончились.

Есть в романе и откровенное признание в одном из фактов личной жизни Лермонтова – его романе с Варварой Бахметевой (то, что именно она послужила прототипом Веры, очевидно, несмотря на некоторые внесенные изменения – второе замужество героини, встреча на Кавказе и др.). Такое особенно странно, потому что Лермонтов, в отличие, допустим, от Пушкина, не имел склонности похваляться своими любовными победами (это В. Г. Белинский писал В. П. Боткину о большом успехе Лермонтова среди женщин). Не случайно М. А. Лопухина вырезала и уничтожала из писем Лермонтова к ней все, что касалось своей сестры и ее мужа, а письма Лермонтова к В. А. Бахметевой были уничтожены той по приказу мужа.

Лермонтов после издания «Героя нашего времени» чувствовал вину перед Варварой Бахметевой. В обращенном к ней стихотворении «Я к вам пишу случайно! право…», которому посмертный издатель дал название «Валерик», но которое начинается не с описания сражения у реки Валерик, а с 36 строк любовной лирики, есть и очень откровенные строки («Потом страданьем и тревогой / За дни блаженства заплатил…»[24]), но есть и такая, как «Я потерял уж это право…»[25] (писать ей что-либо). Неизвестно, как восприняла образ Веры В. А. Бахметева, но гибель Лермонтова она очень переживала – ее здоровье сильно ухудшилось.

4. Был ли Печорин лишним человеком?

Мартин Иден – молодой писатель, который долго (дольше самого автора) добивался славы, Печорин же не писал ничего, кроме дневника. Вероятно, поэтому его пытались объявить лишним человеком. Но эта идея давно уже опровергалась. Борис Эйхенбаум, обратив внимание на один из фрагментов «Фаталиста», почти целиком пересказывающий прозой стихотворение Лермонтова «Дума» («Печально я гляжу на наше поколенье…»), считал, что «Печорин, несомненно, принадлежал к тому самому кругу оппозиционно настроенной гвардейской молодежи, к которому принадлежал сам Лермонтов», предполагал: «Фрагментарность и некоторая загадочность биографии Печорина именно в той части, которая связана с Петербургом, объясняются, очевидно, тем, что Лермонтов не мог рассказать ее подробнее и полнее по политическим причинам»[26].

В любом случае осуждать свое поколение (пусть даже в первом или втором лице) может только тот, кто отличается от большей части этого поколения, как отличался сам Лермонтов. Каковой бы фрагментарной не была биография Печорина, его образ раскрыт достаточно полно, чтобы вызывать то уважение, которое вызывает незаурядный человек. Считая Печорина лишним человеком, с таким же успехом можно считать лишним и Лермонтова.