ОБРАЗ НАПОЛЕОНА В ТВОРЧЕСТВЕ ЛЕРМОНТОВА

Восхищение Наполеоном первоначально возникло у Михаила Юрьевича Лермонтова под влиянием его гувернера, француза Капэ, бывшего офицера наполеоновской гвардии (тот приехал в Тарханы в 1827 году). Как пишет первый биограф поэта Павел Висковатов, императора французов «Лермонтов идеализировал и не раз воспевал»[1].

Впервые Лермонтов обратился к этой теме в стихотворении «Наполеон» (1829). Стихотворение начинается с описания могилы Наполеона, который назван героем. Героем называет его и появляющийся здесь «певец возвышенный, но юный» (явно имеется в виду сам автор), однако затем начинает осуждать покойного: «Зачем он так за славою гонялся? / Для чести счастье презирал? / С невинными народами сражался? / И скипетром стальным короны разбивал? / Зачем шутил граждан спокойных кровью, / Презрел и дружбой и любовью, / И пред творцом не трепетал?...».

Певец приписывает Наполеону угрызения, говорит: «Ты побежден московскими стенами...»[2]. Не случайно исследователи находят здесь некоторые параллели с «Наполеоном на Эльбе» А. С. Пушкина (1815), написанного после получения известия о том, что Наполеон покинул остров Эльба и 1 марта 1815 года высадился на юго-восточном берегу Франции. В этом стихотворении Наполеон изображен коварным злодеем и говорит: «Царем воссяду на гробах!»[3]. Стоит, правда, отметить, что Лермонтов изъяснялся гораздо мягче, да и Пушкин впоследствии писал о Наполеоне иначе (хотя отношение Пушкина все равно оставалось противоречивым).

Гораздо больше влияние стихотворения Федора Тютчева «Могила Наполеона» (1828), также отмеченное исследователями. Стихотворение Тютчева было написано лишь на год раньше лермонтовского, когда очень многие уже относились к Наполеону по-другому. Идеализация Наполеона в 1820-е годы являлась знаком протеста против политики Священного Союза. Павел Висковатов писал: «С удивлением, если не с благоговением, относились мы к личности Наполеона, и не было рабочего кабинета, где бы не находился столбик с чугунной куклой...»[4]. Такая чугунная кукла находилась и в кабинете Евгения Онегина[5].

«Могила Наполеона» Тютчева заканчивается строками: «И ум людей твоею тенью полн, / А тень твоя, скитаясь в крае диком, / Чужда всему, внимая шуму волн, / И тешится морских пернатых криком»[6]. Именно у Тютчева Лермонтов заимствовал тень (призрак) над могилой. Певец смолкает, объятый ужасом, у него лопаются струны арфы, и появляется призрак, который произносит: «Умолкни, о певец! — спеши отсюда прочь, — / С хвалой иль язвою упрека: / Мне все равно; в могиле вечно ночь. — / Там нет ни почестей, ни счастия, ни рока! / Пускай историю страстей / И дел моих хранят далекие потомки: / Я презрю песнопенья громки; — / Я выше и похвал, и славы, и людей!.....»[7].

В 1830 году Лермонтов написал стихотворение «К***» («Не говори: одним высоким...»). В нём поэт рассуждал о противоречивости человеческих мыслей и оценок («Сверши с успехом дело злое — / Велик; не удалось — злодей»). Эти слова не следует считать касающимся Наполеона; по мнению ученых последнего касается только вторая половина стихотворения, где Лермонтов пишет: «Среди дружин необозримых / Был чуть не бог Наполеон; / Разбитый же в снегах родимых / Безумцем порицаем он»[8]. Здесь важно, что порицатель Наполеона назван безумцем; Лермонтов очень близок к строкам Пушкина из стихотворения, написанного тем на смерть Наполеона: «Да будет омрачен позором / Тот малодушный, кто в сей день / Безумным возмутит укором / Его развенчанную тень!». Следует пояснить, что слово «развенчанную» не нужно понимать в современном смысле — это противоречило бы финальным строкам («Хвала!..» и т. д.)[9]. У Пушкина оно означает лишь то, что Наполеон лишился императорского венца (сравн. «Сей всадник, папою венчанный…»)[10].

Стихотворение «К***» заканчивается строками «И что ж? — конец его мятежный / Не отуманил наших глаз!..»[11]. Сразу возникает вопрос: мог ли шестилетний Лермонтов переживать смерть Наполеона? Если же слово «наших» понимать в обобщенном смысле, то во время написания «К***» Лермонтов не мог не знать, что смерть Наполеона произвела сильное впечатление на Пушкина, взволновало того (Лермонтов, безусловно, читал стихотворение Пушкина «Наполеон»). 

В том же году поэт создал стихотворение «Наполеон (дума)», где окончательно складывается романтический образ и развивается тема призрака у могилы. В конце первого и последнего десятистишия перефразированы строки из «Евгения Онегина» (вместо «Под шляпой с пасмурным челом, / С руками сжатыми крестом»[12] «Сей острый взгляд с возвышенным челом / И две руки, сложённые крестом»). Третье десятистишие заканчивается у Лермонтова словами «...руки сжав крестом»[13]. В этом году была написана «Эпитафия Наполеона» («Да тень твою никто не порицает…»)[14].

Висковатов первым попытался приписать Лермонтову (прямо указав «рассуждал 17-летний Лермонтов»[15]) слова Заруцкого, героя романтической драмы «Странный человек» (1831) (хотя автор этой, основанной, согласно предисловию, на реальных событиях пьесы, послужил прототипом не Заруцкого, а Владимира Арбенина): «А разве мы не доказали в 12 году, что мы русские? — тако̀го примера не было от начала мира! — мы современники, и вполне не понимаем великого пожара Москвы; мы не можем удивляться этому поступку; эта мысль, это чувство родилось вместе с русскими; мы должны гордиться, а оставить удивление потомкам и чужестранцам! ура! господа! здоровье пожара Московского?»[16].

Приписывать автору слова его героев — это часто ошибочно. Знал ли Лермонтов о том, о чем также писал Висковатов, — что в Германии «...сожжение своей собственности русскими казалось признаком варварства: "Русские не доросли еще до Eigenthumsgefiihl'a" (чувства уважения к своей собственности), — поясняют немцы»[17]? Скорее всего, знал (учитывая большой интерес Лермонтова к немецкой культуре и знание немецкого). В любом случае слова Заруцкого никак не касаются Наполеона, в отличие от строк из седьмой главы «Евгения Онегина»: «Напрасно ждал Наполеон, / Последним счастьем упоенный, / Москвы коленопреклоненной / С ключами старого Кремля: / Нет, не пошла Москва моя / К нему с повинной головою. / Не праздник, не приемный дар, / Она готовила пожар / Нетерпеливому герою»[18].

В том же 1831 году Лермонтов написал стихотворение «Св. Елена» (это могло быть вызвано десятилетием со дня смерти Наполеона). В нём уже выражены идеи, более полно развитые через десять лет в «Последнем новоселье». В начале «Св. Елены» говорится о том, что Наполеон вспоминал на том острове, где закончилась его жизнь, о Франции. Но затем о Франции довольно сурово отзывается Лермонтов: «Порочная страна не заслужила, / Чтобы великий жизнь окончил в ней» (это, видимо, вызвано теми разочарованиями в итогах Июльской революции, которые были и у многих французов). О Наполеоне говорится: «...Хоть побежденный, но герой!». Последние строки стихотворения превращают образ Наполеона в байронический: «Он миру чужд был. Все в нем было тайной, / День возвышенья — и паденья час!»[19].

В конце предыдущего и начале этого года Лермонтов написал «Поле Бородина». В стихотворении от лица участника битвы, которое находилось, как отмечали литературоведы, «еще под влиянием старых, одических традиций»[20], но было переделано потом в знаменитое «Бородино», Лермонтов не упомянул Наполеона.

В 1832 году, когда отмечалось двадцатилетие Отечественной войны 1812 года, Лермонтов написал «Два великана». Закончив четыре строфы несколько лубкового, в стиле солдатских песен, описания битвы «старого русского великана» с «трехнедельным удальцом» строкой «Ахнул дерзкий — и упал!», в последней строфе поэт неожиданно сбился на совершенно другой стиль: «Но упал он в дальнем море / На неведомый гранит, / Там, где буря на просторе / Над пучиною шумит»[21].

В 1848 году, когда Николай I сделал Российскую империю военным государством, «международным жандармом», Жуковский использовал образ Лермонтова («Два великана» были впервые опубликованы в 1842 году журналом «Отечественные записки») в своем стихотворении «Русскому богатырю». Можно предположить, что Лермонтова бы это не порадовало. 

Написав в 1837 году, по случаю 25-летия Отечественной войны, «Бородино», Лермонтов, как и в «Поле Бородина», не упомянул там Наполеона. Исследователи отмечали, что «патриотическую тему» поэт развивал «вне оценки самого Наполеона», в цикле же о Наполеоне тот — «высокий трагический герой, несоизмеримый с обыкновенными людьми»[22].

К этому циклу Лермонтов вернулся уже зрелым поэтом, когда написал в 1840 году «Воздушный корабль» (вольное переложение баллады Йозефа Кристиана фон Цедлица). В этом стихотворении Наполеон предстаёт совершенно трагической фигурой («И маршалы зова не слышат: / Иные погибли в бою, / Другие ему изменили / И продали шпагу свою») («Зовет он любезного сына, / Опору в превратной судьбе; / Ему обещает полмира, / А Францию только себе. / Но в цвете надежды и силы / Угас его царственный сын, / И долго, его поджидая, / Стоит император один — / Стоит он и тяжко вздыхает, / Пока озарится восток, / И капают горькие слезы / Из глаз на холодный песок...»)[23].

Весной 1841 года, еще находясь в Петербурге, Лермонтов написал завершившее цикл стихотворение о Наполеоне — «Последнее новоселье». По мнению исследователей это «кульминационная точка вознесения Наполеона как трагического героя». Несмотря на поражения в войне 1812 года, битве при Лейпциге («Битве народов»), сдачу Парижа в 1814 году, и, наконец, поражение в битве при Ватерлоо, Наполеон назван не только великим, но и непобедимым. Для этого Лермонтов мастерски воспользовался метафорой («Как Он, непобедимый, / Как Он, великий океан»)[24].

Создав «наполеоновский цикл» и завершив его двумя стихотворениями очень высокого уровня, Лермонтов, в отличие от разочаровавшегося в Бонапарте Байрона и, как уже говорилось выше, противоречиво относившегося к императору французов Пушкина, встал в один ряд с такими воспевавшими Наполеона поэтами, как Пьер Жан Беранже, Генрих Гейне, Виктор Гюго.