JULIA MIA AMORE

Если не считать случайных встреч в коридорах, во время которых они не замечали друг друга, то он впервые увидел ее 1 сентября того года, когда девятый класс А, соединивший отколовшиеся половинки двух восьмых, собрался в полном составе. Он и тогда ее не заметил, но то, что она там была, - это совершенно точно, поскольку известная аксиома «в классе должен быть хотя бы один отсутствующий» в первый день учебного года обычно не выполняется (и уж тем более не выполняется тогда, когда нужно вливаться в наполовину новый коллектив).

Трудно сказать, когда он впервые обратил на нее внимание. Существуют две реальности: та, которая была на самом деле, и та, которая остается в памяти после достаточно большого временного промежутка. Он мог судить только о второй, а в той сохранилось четкое изображение Димана из бывшего параллельного, который сидел рядом с ней, хотя обычно сидел с Бирюком. Он запомнил это потому, вероятно, что еще сохранил тогда во всей свежести детскую робость перед девчонками и ни за что бы не сел рядом с одной из них по собственной инициативе, как это сделал Диман.

Юлька была маленького роста; не очень хорошо, хотя и не очень плохо сложена; с некрасивым лицом, где единственную ценность составляли живые голубые глаза. У нее еще были великолепные волосы, русые, густые, но он этих достоинств не замечал и однажды, попав на нее взглядом во время урока физкультуры с брезгливостью подумал: «Зачем такие девчонки вообще нужны?». Постоянная оживленность Юльки в сочетании с ее некрасивостью вызывала у него особое отвращение.

Но очень скоро, присмотревшись, он стал относиться к ней совсем по-другому, причем с каждым месяцем все лучше и лучше. Ее оживление и открытая общительность уже не отталкивали, а когда он впервые увидел ее грустной, она стала окончательно ему симпатична.

Между собой они почти никогда не разговаривали за исключением тех редких случаев, когда ему или ей была нужна какая-нибудь мелочь. Однажды выяснилось, что их классная любит Высоцкого, и благодаря этому был проведен полукрамольный (шли так называемые застойные годы) классный час о его творчестве. Впервые за время своей «работы» в политсекторе он самостоятельно проявил активность и серьезно занялся своим общественным поручением. Классный час состоял из двух частей: во второй, на магнитофоне, который принес его друг, проигрывались записи, а в первой читались довольно редкие материалы. Все они были принесены им, потому что у него дома было очень много ксероксов, связанных с Высоцким. Помимо этого, он прочитал тексты бардовских песен известного рок-музыканта, тогда еще малоизвестных (вторая, правда, была посвящена не памяти Высоцкого, а памяти Галича, но он этого не знал). Юлька тогда спросила у него, где он взял материалы, и он объяснил. Это был, наверное, самый длинный их разговор.

Однажды, в первом полугодии десятого класса, они сдавали зачет по истории СССР. Когда, уже получив свое «хорошо», он вместе с ребятами ждал тех, кто сдать еще не успел (они собирались идти пить), Юлька как раз выходила и по просьбе одного из ребят долго что-то ему разъясняла. Когда она ушла, тот, для кого она старалась, сказал со своей обаятельной, но раздражавшей в больших дозах самодовольной улыбкой: «Она, конечно, хорошая девчонка, но внешность…», и другой многозначительно усмехнулся, а он подумал, что она для него ничуть не хуже тех, кого они ставили выше, но дорога гораздо больше, потому что только он (в чем он был совершенно уверен) оценил ее своеобразную привлекательность.

В конце декабря она заболела и двадцать шестого, уже выздоровев, но еще не выписавшись, зашла в школу в джинсах и свитере (а он очень любил, когда девушки ходили в джинсах). Он первый раз видел ее не в школьной форме, и она понравилась ему как никогда.         

В последний день старого года по телевизору показывали «Иронию судьбы». Он, как и в детстве, справлял Новый год дома, считая, что это семейный праздник, и потому заранее избавился от назойливых предложений своих друзей, которые собирались встретить Новый год вместе за выпивкой, в свободной квартире одного из них. «Иронию» он смотрел один – мама (он рос без отца и жил вместе с мамой) пришла позже. Неповторимый лирический настрой этого фильма был для него соединен с Юлькой, и горячо любимый им телеспектакль «Ночь ошибок», который давали потом, - тоже. Всю новогоднюю ночь (а лег он в пять, когда закончилась зарубежная эстрада) он думал о ней, и это не мешало, а помогало ему смотреть и слушать.

Проснувшись в третьем часу дня, он сразу же вспомнил о Юльке и долго лежал, продолжая думать о ней, – как мальчик, хотя еще в конце девятого, весной, повинуясь не столько природе, сколько распространенному среди его поколения предрассудку, он завел себе подружку, смазливую и разбитную, будущую ПТУ-шницу, из их же школы, но на два класса младше (выглядела она, правда, на все шестнадцать). Юная семиклассница была польщена тем, что ею заинтересовался взрослый парень – к тому же, очень привлекательный внешне, и он без труда получил то, что хотел получить. Однако теперь он жалел об этом.

Второго января он поставил пластинку чрезвычайно популярного тогда Юрия Антонова и, слушая песни, воображал, что написал и музыку, и стихи (а он не только не сочинял музыки и стихов, но и не умел ни на чем играть) и исполняет песни со своей группой, а Юлька сидит в первом ряду партера. Более или менее подходили все песни, кроме «Анастасии», и ее он «исполнял» на псевдоанглийском. Потом ему пришло в голову написать свою песню: в то время был всеобщий бум вокруг итальянской эстрады, и он придумал единственную фразу текста, ставшую одновременно названием – Julia mia amore. Это было неправильно с точки зрения итальянской грамматики, но его всегда удивляла устойчивая инверсия в выражении amore mia. Поскольку все свои познания в итальянском он черпал из записей, дальше этого дело не пошло – но он все же подобрал к своей безграмотной фразе обрывок чьей-то мелодии и потрясающую как по своей точности, так и по своей неожиданности рифму canzone.

Все каникулы он провел в одиночестве. Мама приходила с работы относительно поздно, и когда она приходила с работы, она и подходила к телефону, когда же ее не было, он не отвечал на звонки. Впрочем, ему звонили не так уж часто: подружка, очередную встречу с которой он отложил на неопределенный срок, на него обиделась, друзья же были заняты своими каникулярными развлечениями и назойливостью уже не отличались, думая, что он проводит время в какой-то другой компании.

Неделя между вторым и восьмым была прекрасной. Он смотрел телевизор, читал, слушал музыку, гулял по городу, заходя в магазины грампластинок, впервые за последнее время один сходил в кино (на экранизацию Агаты Кристи), и Юлька незримо была вместе с ним. В конце недели показывали «Мэри Поппинс, до свидания» - великолепный ностальгический фильм с песнями Максима Дунаевского. После фильма он подумал, что вслед за предстоящим окончанием школы исчезнут последние остатки его детства, и ему сделалось очень грустно.

За два дня до конца каникул он пошел кататься на лыжах. В заснеженном лесу он неожиданно остановился и палкой написал на снегу: Julia mia amore. На следующий день он опять вышел на лыжах и легко нашел то место по сломанным сучьям близ стоящего дерева. В первый раз был поздний вечер (он любил кататься допоздна), а сейчас позднее утро, только надписи уже не было, и он не мог надеяться на то, что ошибся, потому что здесь явно стирали такую же по величине надпись. Он ушел с этого места разочарованным – ему очень хотелось увидеть надпись вновь; кроме того, было неприятно, что какой-то болван дотронулся до его личной ценности (столь же неприкосновенной, как книги и стихи, которые он читал, фильмы, которые он смотрел, песни, которые он слушал) и додумался ее уничтожить.

Хотя за каникулы он привык просыпаться поздно, в среду (первый день второго полугодия – последнего полугодия школьной жизни) он проснулся как обычно в будний день, и зря, потому что сначала шли лыжи, а их он решил прогулять. Он катался гораздо быстрее своих сверстников, мог даже заниматься лыжами профессионально, если бы захотел, и не любил кататься вместе со всеми. Два часа он лежал и думал о Юльке. Потом он встал, оделся, побрился, позавтракал и пошел в школу.

Юлька в тот день опять не пришла, и он отреагировал на это с еще большей грустью, чем на исчезновение надписи. После уроков он случайно узнал от одного из друзей, что Юлька, оказывается, встречается с тем самым Диманом. Он был очень удивлен и почувствовал, что от его любви не осталось и следа, хотя друг (тоже уже не мальчик) с присущим ему цинизмом (больше напускным) совершенно определенно высказался о невинности этих взаимоотношений. Где-то он вычитал, что слабое внимание других мужчин к твоей возлюбленной обычно не уязвляет гордость, но расхолаживает. У него все вышло иначе.

В тот день он уже не думал о Юльке, а на следующий день сделал то, чего не собирался делать вообще, намереваясь объясниться Юльке в любви при первом же удобном случае – отыскал в школе свою подружку, быстро с ней помирился и назначил свидание. Юлька на этот раз пришла, и на один из уроков они с Диманом вошли вместе, опоздав минут на пять, причем Юлька, войдя, покраснела. По его предположениям они только что целовались, однако это его нисколько не волновало.

В последний день зимних каникул Юля проснулась очень рано и пошла гулять в лес – не на лыжах, а пешком, так она любила больше. В пальто и меховой шапке она была очаровательна, но, увы, не со своей и не с общей точки зрения. Подруги удивились бы, видя ее, потому что ее обычно смеющиеся глаза были сейчас безысходно грустными. Каникулы, которые она провела одна (Дима уезжал в другой город), подходили к концу, но это и не огорчало, и не радовало. Она напевала про себя «Плохую погоду» из фильма «Мэри Поппинс», думая о том, что тот, кого она искала, видимо, испугался дождя.

Впереди опять было притворство, смех, когда хотелось плакать, сознание своей незаслуженной неполноценности, которая не была неполноценностью, обязанность любить нелюбимого Диму только потому, что одному ему она понравилась (понравилась главным образом из-за того, что он сам красотой отнюдь не блистал), обязанность заниматься скучными вещами в то время, как ей хотелось другого и вовсе не за счет других. Ей было грустно, и она не знала, что делать.

Внезапно она увидела на снегу надпись Julia mia amore. Хотя она прекрасно понимала, что эта странная надпись не имеет к ней никакого отношения, у нее перехватило дыхание, и на душе почему-то стало очень радостно. Несколько минут она неподвижно стояла, теша себя нелепой мыслью, что это написано о ней, а потом нагнулась и стерла надпись, чтобы навсегда сохранить иллюзию.