ВЕРА

Близилась летняя ночь, земля лениво готовилась ко сну. Со стороны леса робкий порыв ветра дохнул свежестью, и сквозь духоту пробился едва уловимый аромат хвои и полевых цветов. Воробьи весь день прятавшиеся от солнечных лучей, расправив крылышки, неспешно щебетали, поклёвывая рассыпанное во дворе зерно. Цыплята, сначала с любопытством наблюдавшие за пернатыми, уловили, что желтые зернышки исчезают с завидной быстротой, и присоединились к частым и таким непрошеным гостям. Серая кошка, важно раскинувшись в тенёчке, безразлично наблюдала за неугомонной стайкой. Она несколько раз порывалась встать и прогнать шумевших, не дающих ей отдыхать птиц, но продолжала нежиться в безделье.

Вдруг кошка встрепенулась, быстро вскочила и заспешила к полуоткрытой калитке. Пес, весь день проспавший в конуре, вылез, потянулся, зевнул и радостно завилял хвостом.

В старый с облупленной краской забор уткнулась морда бело-черной коровы.

– Майка, забор завалишь.

У коровы задрожали чёрные уши, она тихо мыкнула и отошла от забора.

– Иди, иди. Чего встала?

Следом за коровой, с тонким прутиком в руках, шла молочница. По быстроте и резвости движений, крупным серым глазам, молодо поблескивающим из-под газового голубоватого платочка, повязанного на лоб, молочницу можно было принять за еще молодую женщину, но желтое платье в мелкий цветочек, белая прядь, выбившаяся из-под платка, немодные на резиновой подошве тапочки, натруженные жилистые руки убедительно говорили о противоположном. Молочнице далеко за пятьдесят.

– Иди, иди, – повторила она, широко раскрыв калитку.

Майка, грациозно прошагала по двору и скрылась под крышей сарая. Вспорхнувшие было птицы, вернулись к трапезе.

– Кыш, окаянные, – молочница беззлобно взмахнула прутом. – Что ж ты, Дымка, службу плохо несёшь? Смотри – всё зерно поклевали.

Кошка потерлась мордочкой о ногу хозяйки, замурлыкала и, подняв хвост трубой, скрылась в сарае.

– Правильно. Зачем работать, если молока и так нальют.

Бросив несколько горстей зерна цыплятам, ласково потрепав пса по шее, молочница зашла в дом. – Сережа, – позвала она и, не получив ответа, принялась хлопотать по хозяйству.

Не прошло и получаса, как в дом вбежал парнишка. Высокий, загорелый с такими же крупными серыми глазами, как у молочницы, он стремительно подлетел к столу, схватил двухлитровую банку с домашним белым квасом и начал жадно пить.

– Набегался? Где был? – любуясь внуком, спросила молочница.

– Сначала с ребятами на пруду купались, потом в лес ходили, к партизанским землянкам.

– Опять? Что вас туда тянет?

– Интересно.

– И что интересного-то? Там подорваться можно. Лет пятнадцать назад двух пионеров там в клочья разорвало.

– Баб, да слышал я об этом уже сто раз. Сколько можно повторять?!

– Сколько нужно, столько и буду. Небось, опять копали? Вот приедет отец, скажу, чтобы забирал тебя в Москву. Хватит. Так до беды недолго.

– Ксения Федоровна, – парнишка, поставил банку на стол и, наклонившись так, чтобы его глаза и глаза бабушки были на одном уровне, отчеканил. – Ксения Федоровна, докладываю: мы ничего не копали. Полазили, поиграли в войну. Сама знаешь – там давно всё разминировали. Вообще-то, я умираю от голода. Вот приедет папа, скажу, что ты меня голодом заморила.

– А ты больше говори, – Ксения Федоровна одним движением руки сдернула со стола белоснежное полотенце, и внук увидел полную тарелку свежих пирожков, окрошку и румяно обжаренную рыбу. – Подогреть рыбу?

– Нет, не надо. Я так. Баб, ты уже поливала? – Невнятно, с полным ртом спросил он.

– Нет. Только собираюсь. А что? – Ксения Федоровна поставила на плиту чайник и, хитро посматривая на внука, ждала ответа.

– Я сам полью. И сено соберу, – он отвел в сторону глаза.

– Гулять не пойдешь?

– Почему? Пойду. Только потом, ближе к вечеру.

– Какому вечеру? И так почти девять.

– Ну что ты пристала? – раздражаясь и краснея, спросил Сережа. – Сказал, потом пойду.

– Ну-ну!

Ксения Федоровна взяла белое ведро – доенку – и направилась к входной двери.

– Ты уже доить? – резко встав, с куском недоеденной рыбы на вилке, тревожно спросил Сережа.

– Нет, ещё рано. Хочу доенку на забор повесить. Пусть проветрится на воздухе. Ты, что? Наелся? – Нет еще.

–А что подскочил?

– Так, ничего, – себе под нос пробурчал он.

– Ну-ну… – сказала она и, улыбаясь, вышла на улицу.

Сереже не нравилось, как бабушка смотрит на него и улыбается. Она, вероятно, догадывается, почему последнее время он остается вечерами дома, не убегает гулять, как бывало раньше. Ребята тоже – подсмеиваются над ним, задавая каверзные вопросы. Это неприятно и досадно. Какое им всем дело: почему он ждет прихода соседской девчонки Веры Рядовой? Почему ему нравится на неё смотреть? Почему, когда он видит ее, у него стучит сердце так, что кажется слышно на соседней улице?

Сережа каждое лето проводил в деревне. Ему нравилось здесь все: воздух, лес, купание в пруду, крестьянские заботы, которые с удовольствием выполнял, помогая бабушке. Пилил и колол дрова, поливал огород, научился доить корову, но Майка почему-то невзлюбила его и каждый раз, как только он пристраивался к пахнущему навозом и молоком боку, начинала бить по воздуху ногой, издавая при этом угрожающие звуки. Сережа не сдавался, настойчиво борясь со своенравной коровой, но когда она после недельного поединка разлила почти полное ведро молока, бабушка прекратила этот эксперимент.

Вот и в этом году, как только отгремел последний звонок в девятом классе, родители привезли его в деревню. Наскоро ответив на бабушкины вопросы, он тут же убежал к лучшему другу Кольке и вернулся лишь вечером, голодный и уставший. Подходя к калитке, увидел, что во дворе на лавочке сидит Вера Рядова.

– Верка, привет! Как деревенская жизнь? – и осекся на полуслове.

Перед ним была не та девчонка, с которой он играл в футбол, катался на велосипеде, лазил по деревьям, а совсем незнакомая девушка – стройная, с пухлыми бантиком губами и взглядом, от которого почему-то Сереже стало не по себе.

Из сарая вышла Ксения Фёдоровна:

– Пришел? Наконец-то, – сказала она и, обращаясь больше к Вере, засетовала. – Приехал утром и убежал, а я волнуйся. Вот что значит мальчишка. Не поговорить, не рассказать, как там в городе. Вера скромно улыбнулась и, игриво посматривая из-под опущенных век на Сережу, низким приятным голосом проговорила:

– И не говорите Ксения Федоровна. С этими мальчиками одни проблемы.

Она еще что-то говорила, но Сережа не слышал – он убежал в дом.

Так в его жизни появилась девочка, о которой он думал постоянно. Девочка, которая снилась ему каждую ночь; и чем чаще они встречались и перебрасывались ничего не значащими фразами, тем больше он хотел видеть ее и говорить с ней.

* * *

Сережа, быстро поужинав, переоделся, причесался и вышел на улицу. Длинная навыпуск темно-вишневая футболка, черные джинсы подчеркивали ладность набирающего силу и гибкость юношеского тела. Тщательно причесанные, темно-русые волосы отросли и залихватски закручивались на концах, придавая немного простоватому лицу бесшабашный вид.

Расправив плечи, парнишка по-хозяйски оглядел чисто подметенный двор. Алый шар солнца уже почти скрылся за горизонтом, оставляя шлейф красно-золотистых разводов на чистом, без единого облачка небе. Цыплята, насытившись, по одному лениво ковыляли к сараю. Пес, на лету поймав брошенный Сережей пирожок, благодарно кивнул головой и спрятался в конуре.

Сережа, глубоко вдохнув, громко крикнул:

– Эх, хорошо! – и подхватив два ведра, заспешил к колодцу.

Вскоре он услышал, как бабушка разговаривает с коровой:

– Стой спокойно, Майка!

Сердце встрепенулось, зазвучало в висках. Теперь он каждую секунду посматривал на калитку, в которую вот-вот войдет она.

Вера в крепдешиновом открытом сарафане, загорелая, притягательная, не спеша, вошла во двор. Сережа почему-то деревянным языком пробурчал:

– Здравствуй, Вера.

Она сверкнула карими глазами и, словно только сейчас заметив, поздоровалась и отвела взгляд в сторону.

– Вечером выйдешь?

– Вечером? – голос девушки дрогнул, но через секунду зазвучал вызывающе. - А зачем?

– Так… Просто, – почти прошептал он.

– Не знаю. Может – выйду, может – и нет.

– Как вчера?!

– Что вчера? – обидчиво поджав губы, она замолчала, увидев выходящую из сарая Ксению Федоровну.

Когда Вера с полным бидоном молока уходила, Серёжа смотрел ей вслед, обречено думая: «Опять обманет. Не выйдет».

Как только хлопнула калитка, он, не обращая внимания на тревожный взгляд бабушки, направился к колодцу, но услышал крик и звон падающего бидона. Бросив ведра, выбежал на улицу.

Вера лежала на дороге, рядом с ней на рыжей от пыли земле разлилось молочное озерко.

Сережа подбежал к Вере, помог подняться, нагнулся за бидоном и заметил, как по шоколадной ноге девушки струится кровь. Вера споткнулась и, упав на камень, сильно поранила колено. Сережа опустился перед ней на колени и осторожно, стараясь не причинить боль, краем футболки стал вытирать кровь, дуя при этом на ранку. Вера не отстранилась, не убрала ногу, лишь влажными глазами сверху вниз наблюдала за его действиями. Его губы все ближе и ближе приближались к ее ноге. Порыв ветра рванул легкую ткань сарафана, накрыв его плечи и голову дрожащим крепдешином. Он зажмурил глаза, и впервые ощутив близость желанной девочки, порывисто прикоснулся горячими губами к шелковистой коже чуть выше колена. Она вздрогнула и отдернула сарафан.

– Сережа, не надо, – Вера, пугливо оглядываясь по сторонам, сделала шаг в сторону, – встань, пожалуйста. Еще кто увидит.

Он встал и протянул бидон.

– Спасибо, – не поднимая глаз, произнесла Вера и побежала прочь, потом остановилась.

– Я сегодня выйду. Ты обязательно дождись меня.